Эмиль Мишель Чоран (1911-1995)

Биография

Родился 8 апреля 1911, в селе Решинари, Австро-Венгрия (Румыния). Румынский и французский мыслитель-эссеист, писатель, философ. Автор произведений На вершинах отчаяния, Слезы и святые, Трактат о разложении основ, Силлогизмы горечи, Соблазн существования, История и утопия, Злой Демиург, Очерк реакционной мысли, О Жозефе де Местре, Упражнения в славословии, Признания и проклятия. Умер 20 июня 1995, Париж.

Подробнее об имени Эмиль

Афоризмы

Ад – это запрещение молиться.

Безразличие – вот идеал одержимого.

Бог подарил Адаму и Еве блаженство при условии, что они не захотят и не достигнут ни знания, ни власти.

Боль не знает предела.

Бремя настоящего проклятия испытываешь, только поняв, что чувствовал бы его даже в раю.

Быть в раю – значит видеть, не понимая. Иначе жизнь невыносима.

В довоенные времена жил один старый больной поэт, которого совершенно забыли и по настоянию которого, как я где-то прочел, всем посетителям должны были говорить, будто его нет дома. Время от времени жена – из жалости к нему – звонила в дверь…

В конечном счете все мои так называемые «сочинения» – лишь попытки антиутопии.

В конце концов, я испытываю привязанность только к тем странам, которые втайне расстались с жизнью. Не зря я родился в Империи, знавшей, что она обречена.

В этом мире все находится не на своем месте, начиная с самого мира.

Вера в себя – вот настоящая «благодать».

Верный способ не сойти с ума в иных обстоятельствах: вспомнить о нереальности всего окружающего и не расставаться с этим.

Ветер, который так прекрасно замещает музыку и поэзию. Странно, что в краях, где он дует, ищут каких-то других средств выражения.

Во Франции ностальгии нет. Только хандра!

Всё бессмысленно, включая сознание этой бессмысленности.

Все мои способности убила тоска.

Все толкает меня забыть родину, а я не хочу, сопротивляюсь, сколько есть сил.

Все, на что мы неспособны, сходится в одном: в неспособности любить, неспособности вырваться из своей тоски.

Всем лучшим и всем худшим во мне я обязан бессоннице.

Всем лучшим и всем худшим во мне я обязан бессоннице.

Вся индусская философия – в чувстве ужаса. Ужаса не перед смертью, а перед рождением.

Выше всего я ставлю сухую, как скелет, прозу, сведенную судорогой.

Гибельная, певучая пустота в каждой клеточке тела – вот что такое Меланхолия.

Дело неблагодарное – описывать чужих врагов.

Доктрины уходят – анекдоты остаются.

Думать ощущениями – это значит все-таки думать.

Если каким бесом я и одержим, так это бесом отсрочки.

Есть две категории умов: одну занимает процесс, другую – результат.

Есть особое наслаждение – не поддаваться порыву покончить с собой прямо сейчас.

Жизнь – вещь совершенно невозможная. Я это чувствую каждую минуту вот уже лет сорок…

Идея и трагедия в кровном родстве не состоят.

Из европейской поэзии исчез крик. Осталось жонглирование словами, художества акробатов и эстетов. Эквилибристика опустошенных.

Из страха стать кем-то я в конце концов стал ничем.

Источник бесплодия: сосредоточенность мысли на себе одной.

Каждую минуту я одержим одним – потерянным раем.

Кажется, я где-то назвал тревогу памятью о будущем. Действительно, мучимый тревогой вспоминает, видит, да нет – уже увидел все, что с ним может произойти.

Как это смешно – умереть.

Книга карманного формата могла появиться только в эпоху, когда посвященных больше нет.

Когда больна душа, ум вряд ли останется незатронутым.

Когда для нас перестают существовать другие, мы перестаем существовать сами для себя.

Когда мучаешься, страх перед мукой делает ее еще мучительней (или добавляет новых мучений).

Конечно же тело – не материя; а если материя, то трагическая.

Кто-то замечательно назвал тоску «сумерками страдания».

Кто-то из критиков справедливо заметил, что Господь райского сада – божество сельское.

Легко пишется тем, кто может писать о чем-то другом, а не о себе.

Лжепророк – вот кто я такой: даже в разочаровании потерпел крах.

Любая мысль превращается у меня в мольбу или в проклятье, перерастает в призыв или отречение.

Меланхолия – тоска по иному миру. Но я никогда не знал, что это за мир.

Меня спросили, почему я не возвращаюсь на родину. – Из тех, кого я знал, одни умерли, другие – еще хуже.

Может быть, рассказ о грехопадении – самое глубокое из написанного человечеством. Тут сказано все, что мы потом переживем и выстрадаем, – вся история на одной странице.

Мой идеал письма: навсегда заглушить поэта, которого в себе носишь; стереть малейшие следы лирики; перешагнуть через себя, отречься от взлетов; затоптать любые порывы и даже их конвульсии.

Моя сила в том, что я не нашел ответа ни на один вопрос.

Мучаясь бессонницей, поневоле становишься теоретиком самоубийства.

Мы все – бывшие верующие, мы все – верующие без религии.

Мы живем в столетие, когда живописный образ человека исчез у нас на глазах.

Мысли у меня не дотягивают до уровня чувств.

Мысль – самая незаметная разновидность агрессии.

Написать о самоубийстве – значит его избежать.

Нас переживает только наш крик.

Настоящая поэзия начинается за пределами поэзии. То же самое с философией, да и со всем на свете.

Настоящее наследие писателя – это его секреты, его мучительные и невысказанные провалы; закваска стыда – вот залог его творческой силы.

Настоящий пророк – это тот, кто мучится неотступной мыслью о будущем, не веря ни в какой «прогресс».

Не будь у меня свободы покончить жизнь самоубийством, я бы уже давно застрелился.

Не понимаю, как это вообще возможно – написать какую-то книгу. И тем не менее…

Не путать себя и свои ощущения. Но как это сделать?

Не уметь жить иначе – только на пределе пустоты или полноты, только крайностями.

Невозможно любить джойсовского «Улисса». Но остальные романы невозможно после него даже читать.

Невротик – это человек, который не в силах забыть.

Неотступность чудовищных видений сближает меня с отцами-пустынниками. Отшельник в центре Парижа.

Ни у кого на Западе не хватает смелости сказать о «пропасти рождения», формуле, которая часто встречается в буддийских текстах. А между тем рождение – это пропасть, настоящая бездна.

Нищета – другое название Абсолюта.

Нужна, наверно, целая жизнь, чтобы свыкнуться с мыслью, что ты румын.

Нужно разрушить себя, чтобы себя обрести; сущность – это самопожертвование.

О тоске можно рассказать теми же словами, что и о море.

Паскаль и Бодлер – вот два поистине страстных человека среди французов. Остальные или расчетливы, или взбалмошны.

Перевод плох, если он яснее, понятнее оригинала. Значит, он не сумел сохранить многозначность авторского текста, а переводчик спрямил путь, совершив преступление.

Писание – это не мысль, это передразнивание или, в лучшем случае, воспроизведение мысли.

Писать – значит осмеливаться.

Поймет ли хоть кто-нибудь человека, который ни на секунду не в силах забыть рай?

Поскольку жизнь нагромождает никчемные загадки и монополизирует бессмыслицу, она внушает больше ужаса, чем смерть: именно она и есть великое Неведомое.

Почему Адам и Ева не прикоснулись сначала к древу жизни? Потому что искушение бессмертием слабее, чем знанием и особенно властью.

Презирать весь мир – и принимать похвалы первого встречного!

Привычка видеть вещи как они есть рано или поздно переходит в манию. И тогда человек оплакивает в себе безумца – которым был и которым никогда больше не будет.

Профессиональный писатель – изобретение буржуазной эпохи.

С близкого расстояния любая мелочь, какая-нибудь мошка выглядит таинственной; издалека – полное ничтожество.

С годами в человеке меняется все, кроме голоса. Он – единственное удостоверение личности каждого из нас.

Свобода – это этический принцип, обладающий демонической сущностью.

Скептик – это мученик собственной проницательности.

Следовало бы брать отпечатки голоса.

Слишком проницательный, чтобы обладать сильным характером.

Слушать дождь – само по себе занятие. Не понимаю, зачем думать о чем-то еще.

Смерть – пряная приправа жизни. Лишь она придаёт вкус мгновениям, скрашивает пресность.

Снег, иначе говоря – детство, иначе говоря – счастье.

Страсть к краткости мешает мне писать, ведь писать – значит распространяться.

Существование сделалось бы делом совершенно безнадежным, если бы мы перестали придавать какое-либо значение тому, что никакого значения не имеет.

Теперь я понял, что такое мои ночи: за ночь я прохожу в мыслях все расстояние, отделяющее от Хаоса.

Тип человека, который меня восхищает – Перегоревший.

Только мазохист способен искать смысл во всём на свете.

Только одержимые не жалеют времени на спуск в бездны самоистязания.

Только страдание изменяет человека. Все остальные опыты и феномены не могут изменить его сущностный характер или углубить имеющиеся у него определенные предпосылки вплоть до его полного изменения.

У меня в жилах течет не кровь, а мрак.

У меня нет ненависти к жизни, нет желания смерти, все, что я хотел бы, – это не рождаться на свет.

У меня одна религия: Бах.

Философствовать – значит все еще быть заодно с миром.

Хочешь быть счастливым, не ройся в памяти.

Часто я просыпаюсь по утрам с таким тяжелым чувством вины, как будто на мне – тысячи преступлений…

Человек может жить без молитвы, но без возможности молиться – никогда…

Чем дальше, тем равнодушней я к предрассудку, именуемому стилем.

Чем лучше себя узнаешь, тем меньше доверяешь.

Чем обширнее знания, тем труднее принять ад: узковаты круги.

Чехов – самый беспросветный писатель.

Что за кошмарное зрелище для постороннего взгляда наше одиночество во всей своей наготе!

Что-то во мне самом иссушает и всегда иссушало меня. Черное начало, растворенное в крови, сросшееся с мыслью.

Я – беспрерывная попытка запеть, но песня так и не приходит.

Я был, я есть, я буду – это проблема грамматики, а не существования.

Я думаю горлом. Мои мысли – если они у меня вообще есть – это вой; они ничего не объясняют, они вопят.

Я живу между ностальгией по катастрофе и восторгом перед рутиной.

Я живу, словно только что умер.

Я запутался в словах, как другие в делах.

Я искал выхода в утопии и нашел единственное утешение – в Апокалипсисе.

Я люблю, когда стиль достигает чистоты яда.

Я ни во что не верю, а чтобы действовать, нужна вера, вера, вера… Я убиваю себя день за днем, губя целый мир, который в себе ношу.

Я обогатил инструментарий ума вздохом сожаления.

Я одной ногой в раю, как другие в гробу.

Я создан из того, что потерял.

Я ценю здоровье как усилие воли, а не как наследство или дар.

нет комментариев

ВНИМАНИЕ: комментарии со ссылками, изображениями и видеороликами размещаются после проверки!